Л. А. Тихомиров

Тихомиров Л.А. Монархическая государственность


XXXVI Связь Верховной власти с нацией. Элемент идеократический

Вернуться к оглавлению

Таким образом вся система управительных учреждений, во всех отраслях и ведомствах, особенно в XIX в., была направлена к тому, чтобы отрезать Верховную власть от нации. При этом можно было бы ожидать совершенного перерождения нашей Верховной власти в абсолютизм. В действительности, однако, за 200 лет Петербургского периода живые силы нации постоянно привносили к действию бюрократии некоторые социальные поправки, а влияние православной веры - поправку идеократическую. Вместе взятое, это до известной степени парализовало тенденции управительной системы.

Наконец и политическое самосознание, уже в середине Петербургского периода, начало все более говорить России, что есть какое-то различие между русской Верховной властью и европейским абсолютизмом. Уже в начале XIX века формулой русского строя было объявлено "православие, самодержавие и народность", и если это не выясняло еще нам, как нужно действовать по-русски, то поддерживало уверенность в том, что нужно действовать как-то особенно, по-своему. Это во всяком случае мешало утверждению полного смешения самодержавия с абсолютизмом.

Значение православия для самодержавной идеи особенно важно было в период подражательности. Вера оставалась жива в народе - как в низших слоях его, так и высших. Несмотря на умножение всякого "вольтерианства", высшие слои в общем оставались православными. Бывшие вольнодумы, с течением жизни нередко каялись, как Фонвизин, и возвращались к вере. Влияние религиозное за это время тем важнее, что вера одинаково говорит чувству всех народностей. При огромном наплыве иностранцев в высшие влиятельные слои русского общества религия, быть может, сильнее всего "русифицировала" их миросозерцание. Известно, какое искреннее благочестие вырабатывали, например, многие иноземные принцессы, ставшие русскими императрицами.

Православная вера, поскольку она жила в сердцах, подсказывала каждому не абсолютистскую, а именно самодержавную, царскую идею.

Учительство церковное никогда не забывало монархического идеала, который выставляло перед властью и народом всегда, когда касалось этого предмета. В истории церкви нашей за синодальный период бывали протесты иерархов против действий власти. Митрополит Арсений Мациевич остается навеки таким примером смелого обличения [Насколько вредили Верховной власти неправильные отношения к Церкви, видно и из того, что, несмотря на объявление митрополита Арсения тяжким политическим преступником, народное сознание еще при мученической жизни его придавало ему значение святого. Это чувство жило не в одних массах, но и среди образованных людей, живет и до сих пор. Хотя С. М. Соловьев отнесся к памяти митрополита очень сурово, но в нашей литературе, несмотря на цензурные затруднения, был ряд протестов в защиту памяти его. Особенно нельзя не отметить реферат Т. И. Филиппова (впоследствии напечатан в "Старине и новизне"). См. то же Барсов, "Русская старина", 1876 г. №4. Стурдзы "Русская старина" 1876 г, № 2. Подробнейшие исследования жизни митрополита Арсения дал Иконников ("Русская старина", 1879 г. №№ 4, 5, 8, 9, 10)]. Но самый принцип царский проповедовался церковными учителями искренне и постоянно.

Этот факт столь известен, что не для доказательства, а лишь для образца, приведу несколько извлечений из поучений митрополита Филарета, рисующих, что Церковь стояла совершенно вдали от вторгающихся к нам идей абсолютизма.

Любимое определение царской власти у митрополита Филарета - это сравнение с властью отеческой. Эта власть внедоговорная и восходит к законам самого Творца. "Как власть отца не сотворена самим отцом и не дарована ему сыном, а произошла вместе с человеком от Того, Кто сотворил человека, то открывается, что глубочайший источник и высочайшее начало власти только в Боге". От Него же идет и власть царская. "Бог по образу Своего небесного единоначалия устроил на земле царя, по образу Своего вседержительства - царя самодержавного, по образу Своего непреходящего царствования - царя наследственного". "О, - говорит Филарет, - если бы цари земные довольно внимали своему небесному достоинству и присоединяли к этому требуемую от них богоподобную правду и благость, чистоту мысли, святость намерения и действия! О, если бы и народы довольно разумели небесное достоинство царя и постоянно ознаменовывали бы себя благословением и любовью к царю, послушанием его законам и т. д., все царства земные были бы достойным преддверием царства Небесного. Россия, - восклицает митрополит, - ты имеешь участие в этом благе больше многих царств и народов. Держи еже имаше, да никто же примет венца твоего!"

Митрополит Филарет, разумеется, указывает и на особое значение священного венчания на царство и, вникая в нравственно-религиозный смысл Самодержавного Помазанника, дает, как он выражается, всеобъемлющую государственную формулу: "Святость власти и союз любви между государем и народом".

"Самодержавием Россия стоит твердо, - говорит он. - Царь, по истинному о нем понятию, есть глава и душа царства. Закон, мертвый в книгах, оживает в деяниях, а верховный государственный деятель и возбудитель и одушевитель подчиненных деятелей есть царь". И этот верховный направитель для церковного учителя неразрывно связан с осуществлением воли Божией. "Благо народу и государству, в котором всеобщим светлым средоточием стоит царь, свободно ограничивающий свое самодержавие волей Отца небесного". Такое подчинение царской власти Богу создает союз Церкви и государства, которые дружно и в одинаковом направлении ведут народ ко благу. "Православная Церковь и государство в России состоят в единении и согласии" [Эти выдержки я беру из "Государственного учения Филарета, митрополита Московского", издание М. Н. Каткова].

Таков был дух учения, в котором церковная мысль и слово учительства воспитывали всех, на кого простиралось православное влияние.


XXXVII Значение дворянства

Но помимо постоянного влияния идеократического элемента, которое давало православное вероучение, за Петербургский период существовала и некоторая социальная поправка к бюрократическим учреждениям - это тесная связь Верховной власти с дворянством.

Весь этот период дворянство делало в отношении Верховной власти то, что должна была бы нормально делать целостная нация. Это, конечно, имело свои очень вредные стороны и последствия, но спасало от еще худших.

Петр Великий, в задаче усвоения Россией европейской культуры не разграничивал лиц разных сословий, но фактически оперся преимущественно на те служилые слои [Они были очень разнообразны], которые в совокупности быстро усвоили общее название сначала шляхетства, а затем дворянства.

Уже в Московской Руси служилые слои существенно отличались от людей приказных - зародышей бюрократии. Служилые были люди земские. Дворяне блестяще заявили себя земской силой еще при восстановлении монархии в Смутное время. Составляя главным образом военную и административную силу, дворяне были в то же время землевладельцами и земледельцами и стояли близко к народу, жили с ним, управляли им, и защищали его, а по своему мировоззрению ничем от него не отличались.

Эти-то служилые слои, это дворянство, Петр по преимуществу призвал к сотрудничеству в великой миссии приобщения государства к культуре и его укрепления. Дворяне были к этому наиболее способны, да притом высшие слои еще до Петра стремились к просвещению.

Напрягая все силы страны к одной цели, Петр видоизменил прежний характер службы. "Служба дворянина делается постоянной: от нее избавляются только за дряхлость и увечья... До Петра служилый человек отбывал службу как бы за поместья, с Петра Великого он начинает нести ее, как член особого сословия - благородного дворянства [Романович-Славатинский. Дворянство в России, стр. 117 и сл.]. Поместья делаются собственностью. Если жалуются новые, то в качестве награды, на правах собственности. За службу полагается денежное жалованье. Но жалованье было незначительно, и правительство вполне сознавало, что дворянство может жить и служить ему только при помощи доходов с крепостных своих крестьян. Поэтому крепостное право расширяется и количественно, и в смысле усиления подчиненности крестьян.

Дворянство было при этом тоже, в своем роде, закрепощено за государством: оно обязано было вечно служить на военной или гражданской службе, как начальство укажет. Сверх того, "кроме службы как главной повинности шляхетства на него налагается другая обязанность - учиться, непосредственно вытекающая из первой. Служба по европейским образцам требовала научной подготовки. Вот почему великий преобразователь служилого класса отождествляет понятие благородства с понятием службы государству и образования".

"Дворянин сделался человеком служащим, служащий должен сделаться образованным, в силу этого он становился благородным" [Романович-Славатинский. "Дворянство в России"].

Эта "наука", поставленная дворянству в обязанность, была очень нелегка. Беспрерывно свыше раздавались требования: "отобрать из школьников лучших дворянских детей и привезти" туда-то, а оттуда отправить на кораблях в Англию, Францию, Венецию и т. п. Легко себе представить, каково это было для семейств. Но, отправляя дворянских детей за границу, их так же усердно обучали и дома. В провинции посылали учителей для обучения дворян. В архиерейских домах приказывали для них же учреждать школы. Начали возникать специальные школы в Петербурге. Дворянину без свидетельства об окончании курса школы не дозволено было венчаться. Дети знатных дворян с 10 лет возраста высылались обязательно в школы в Петербург, а если родители укрывали их, то наказывались жестоким штрафом. Молодых дворян периодически созывали на экзамены, а затем брали на службу.

Таким образом, дворянин с детства и по смерть был в распоряжении государства, так же, как крестьяне у него самого.

Само собой, и от такой тяжкой "науки", и от "службы" множество дворян старались по возможности уклоняться так же, как крестьяне от боярских работ. Но уклоняться было нелегко, и "нетчиков", не являвшихся на учебные или служебные переклички, преследовали жестоко. С другой стороны, дворяне во множестве шли в ученье охотно и достигали на этом поприще гораздо большего, чем требовало правительство. На службе же они по закону не имели никаких привилегий: служить все начинали, независимо от "породы", с солдатов и вообще низших чинов. Гвардия первоначально даже сплошь состояла из дворян. Еще Державин (поэт) в молодости, как солдат, заколачивал в Петербурге сваи. Служба, как и ученье, были строги и тяжелы, требуя самопожертвования государству всего человека...

Само собой, что дворяне старались по возможности искать облегчении, протекции, записывали иногда детей на службу с самых малых лет. Но все эти беззакония могли удаваться не многим, да и обходились тоже не даром (взятки - "барашек в бумажке", как тогда выражались). Общий же фон отношений к государству оставался, можно сказать, полон непреклонного долга.

Новое сословие составилось из очень разнообразных слоев. Были тут и князья Рюриковичи, были чуть не пахари из порубежного служилого люда. На службу сверх того принимали и брали всех вольных людей, еще не закрепощенных в какой-нибудь другой форме. А засим все они могли достигать чинов. Чин же давал во всем преимущество и быстро открывал дорогу в дворянство. Таким образом, дворянство первоначально составлялось из самых разнообразных слоев. Но все эти люди объединялись одинаковой службой, одинаковой миссией исторического дела, указанного Петром, общим образованием, привилегиями, а скоро и сословной организацией. У них быстро развился сословный дух и сознание своего "благородства".

При этом должно заметить, что, несмотря на обязательную вечную службу, дворянство все-таки осталось сословием земским. Даже Петр сознавал, что дворянству необходимо поддерживать хозяйство в деревнях, и не отрывал их от этого поголовно. После же него пребывание на службе и в деревне было систематизировано на подобие казачьей службы. Дворяне должны были отдавать часть детей на службу, военную или гражданскую, между которыми, в числе "новобранцев", соблюдалась известная пропорция, но сверх того они и получали правильные "абшиды" - отпуски: несколько лет службы сменялись несколькими годами отпуска в деревню.

Правила эти изменялись в частностях, но в общем сохраняли один дух. Что касается дворянских владений, то их размеры непрерывно возрастали от Петра до самого Александра I.

Дворянам жаловалась масса уже не "земель", не "четвертей", а "душ" или "дворов" крестьянских. Количество крепостных крестьян непрерывно возрастало. В крепостные отдавали даже множество людей неопределенного общественного положения, не приносящих "пользы государству": незаконнорожденных, нищих, бродяг, церковников без мест, нередко пленных и т. д. В то же время права их владельцев все увеличивались, так что крестьяне вполне слились с прежними "холопами". Скоро дворянство получило исключительное право владеть крепостными.

Прежде в Московской Руси, крепостное состояние не было сословным. Сами крепостные имели право в свою очередь владеть крепостными. С Петровских времен все это постепенно уничтожается: крепостные делаются особым сословием, а дворянство получает в конце концов исключительную привилегию владеть крепостными.

Итак дворянство в общем осталось могущественным земским сословием, тесно связанным с остальными сословиями. Оно при всякой возможности привлекалось и к местной службе. Таким образом, дворянство представляло сословие, с одной стороны, кровно заинтересованное в местной жизни, с другой стороны, державшее в своих руках все отрасли управления.

По табели о рангах служебные преимущества давал, правда, чин. Но дворянство, по образованию и службе, добывало чины быстрее разночинцев. Фактически - все крупнейшие должности в государстве занимались дворянами, все могущественные люди в правительстве выходили из дворянства. Дворянские семьи и роды частью своих представителей, таким образом, коренились в деревне, другой частью - в губернии, третьей частью - при дворе и в высших правительственных учреждениях. Армия же, можно сказать, жила и дышала дворянами. Они там были - все, так как военная служба даже считалась наиболее благородной и приличной дворянину.

Богатства страны также сосредоточивались наиболее в руках дворянства, а просвещение почти слилось с понятием о дворянстве.

Вот сформирование этого могущественного сословия и послужило "социальным коррективом" для бюрократических по духу управительных учреждений Петербургского периода. Россия в целом как нация была отрезана им от Верховной власти. Но дворянство явилось как бы представителем России перед Верховной властью.

Дворянство находилось с монархией в полном единении. Оно приняло и вело ту же культурную миссию, какую повела монархия с Петра Великого. Дворянство глубоко и сознательно вошло в эту миссию и даже защищало ее, как защищало и интересы русской национальности в иные минуты, когда это оказывалось нужным. Влияние его было огромно. Трудно сказать, как бы пережила Россия первую половину ХVIII века, после Петра, если бы не существовало дворянской гвардии, не раз наполнявшей страхом иноземных узурпаторов...

При таком положении, несмотря на свою обязательную службу, дворяне не были рабами, а истыми гражданами Петербургского государственного периода, и если бюрократия захватывала в свои руки другие сословия, то дворяне держали в руках саму бюрократию. Дворянство стояло так близко около Верховной власти, так было с нею солидарно, так интимно общалось, что независимость Верховной власти в отношении бюрократии охранялась в значительной мере пока существовало крепостное право и господствующее положение дворянства.

Через дворянство Верховная власть оставалась в непрерывном общении со страной... Правда, это была лишь часть страны, и притом в далеко не нормальном отношении к массе народа. Но в отношении бюрократии дворянство стояло на страже, как перед Верховной властью, так и перед Россией. Охраняя себя, оно охраняло волей-неволей всю страну от владычества "приказного семени", "чернильных душ" и т. п.


XXXVIII Сохранение типа Верховной власти

Нет сомнения, что представительство нации дворянством не могло не иметь известной степени вредного влияния на государственный тип. Постоянно вырабатываясь в сознании своего владычества, дворянство начало придавать нашему государству как бы некоторый феодальный дух. Верховная власть, окруженная дворянской атмосферой, не могла не отрезаться от народа. Однако не подлежит никакому сомнению, что "таинственная связь между царем и народом", по выражению И. Аксакова, не была подорвана за период крепостничества.

На это был ряд причин. Прежде всего привилегии дворянства и крепостное бесправие крестьян с первого момента и до последнего сознавались народом, как явление временное, обусловленное потребностями государства.

Власть дворянства была создана царем и могла держаться только царем. Это был явный и очевидный факт. Мужик, погруженный в бесправие, говорил о себе: "Душа - Божья, тело царское, а спина барская". Мужик служил барину потому, что барин служил царю. Правда, манифест о вольности дворянства, уничтожив обязательную службу дворян, тем самым логически требовал уничтожения также и крепостного права. Эта логика вещей не осталась чужда Пугачевщине, которая была заявлением нравственной незаконности крепостного права после манифеста 1762 года. Но должно заметить, что, в сущности, дворянство и после манифеста оставалось все-таки служилым сословием и, по остроте Лохвицкого, лишь было перечислено из военного министерства в министерство внутренних дел. Его обязательная служба стала местной. Если это не оправдывало тяжких жертв, налагаемых на крестьян, то все же поддерживало идею о том, что все служат государству и что крестьяне, служа господину, служат царской надобности.

Сверх того, хотя у дворянства иногда и проявлялась идея феодальная, фразы о "белой кости" и "синей крови", то это были идеи занесенные. В общем в крепостном праве преобладала идея отношений патриархальных. Лучшие дворяне осуществляли ее и на практике. Эта идея не была чужда и самим крестьянам, которые создали пословицу: "Казаку просторнее, а крепостному спокойнее". Барин, в лучшем толковании своей социальной идеи, являлся в отношении "подданных" попечителем, опекуном "темного народа" и его "просветителем".

А насколько всенародная просветительная роль действительно лежала в самой идее дворянства, видно из того, например, что при основании Московскою университета прямо предвиделась возможность, что дворяне будут отдавать в этот храм науки и своих крепостных, сопровождая это их освобождением.

"Понеже науки не терпят принуждения, - сказано в уставе университета, - и между благороднейшими упражнениями человеческими справедливо счисляются, того ради как в университете, так и в гимназию не принимать никаких крепостных и помевдиховых людей. Однако ежели который дворянин, имея у себя крепостного человека сына, в котором усмотрит особливую остроту, пожелает его обучить свободным наукам, оный должен наперед того молодого человека объявить вольным и дать ему увольнительное письмо за своею рукою и за подписями свидетелей, и за себя и за наследников обязаться давать оному ученику пристойное содержание, доколе он в университете будет и до окончания науки никуда от нее не отлучать. Отпускную ту хранить в университете и по окончании курса выдавать ее ученику; если же, имев волю и пользуясь одним тем, замечен будет в худых поступках, то выписывать его вон, отдавая как его, так и отпускную помещику" [Выписки из Полного Собрания Законов. Устав Московского университета, параграфы 26-27. Январь 24. 1755 г.].

Эту просветительную роль в отношении крепостных дворянство исполняло и фактически. Оно создало много и в высшие слои просвещения выдвинуло не мало бывших крепостных. Ярким образчиком этого является Т. Г. Шевченко...

Правительство, со своей стороны, никогда не забывало, что и крепостные имеют свои права. Законодательство, вооружая помещика огромными правами, даже дозволяя ему сдавать непослушных крестьян в рекруты и даже ссылать на каторгу (Указ 1765 г.), все-таки не признавало крестьян бесправными и на помещиков налагало известные обязанности в отношении их. Вопрос о продаже крестьян много раз обсуждался правительством, и неоднократно права помещиков в этом отношении ограничивались. Для власти остались никогда вполне не забытым завещанием слова Петра Великого:

"Обычай есть в России, что крестьян и деловых и дворовых людей мелкое шляхетство продает врознь, как скотов - кто похочет купить, чего во всем свете не водится... И Его Величество указал оную продажу людей пресечь, а ежели невозможно будет вовсе пресечь, то хотя бы по нужде и продавали целыми фамилиями, или семьями, а не порознь"...

Для правильной оценки крепостного права должно помнить, что в Московской Руси личность была невысоко развита, невысоко и ценилась, так что крепостное право возникло на почве, вовсе не возмущавшейся насилием и бесправием. А за известной охраной крестьян правительство все-таки следило. В 1734 году помещикам было указано стараться о пропитании крестьян, снабжение их семенами хорошими, и

губернаторам вменялось в обязанность следить за этим. С того же 1734 года закон обязывает помещиков снабжать крестьян достаточным количеством земли. Закон этот видоизменялся, но никогда не исчез. За жестокое обращение с крестьянами помещики подлежали и наказанию, и опеке даже з XVIII столетии. Так, в 1762 году помещик Нестеров сослан в Сибирь на поселение за жестокие побои, причинившие смерть дворовому человеку.

В ХIХ веке гораздо более бдительно следили за злоупотреблениями помещиков. В 1836 году взяты в опеку за жестокое управление имения помещика Измайлова. В 1837 г. несколько помещиков за злоупотребления преданы суду. В 1838 году за то же наложено на помещиков 140 опек. В 1840 году состояло в опекунском управлении за жестокое управление 159 имений. Неоднократно за то же время делались выговоры губернаторам, виновным в недостаточном наблюдении за злоупотреблениями владельцев. Были случаи преданию властей за это суду. В 1841 году взято в опеку имение Чулковых, с высылкой отца семьи и воспрещением жительства в имении всем дворянам Чулковым. В 1842 г. правительство обращало внимание предводителей дворянства на тщательное наблюдение за тем, чтоб не было помещичьих злоупотреблений. В 1846 году калужский предводитель предан суду за допущение помещика Хитрово до насилий над крестьянками. Ярославская помещица Леонтьева выслана из имения со взятием в опеку. В Тульской губернии помещик Трубицын предан суду, а имение взято в опеку. Помещики Трубецкие посажены под арест, со взятием имения в опеку. По тому же делу предводителю дворянства дан выговор со внесением в формуляр; два уездные предводителя отданы под суд. В Минской губернии (за действительно страшные зверства) помещики Стойкие подвергнуты тюремному заключению. В 1847 г. нисколько имений взяты в опеку, а четырем предводителям объявлен Высочайший выговор, три предводителя и 2 наиболее виновные из помещиков преданы суду. В 1848 г. помещик Лагановский предан военному суду, а имение взято в опеку. Против других принимались менее энергичные меры - один управляющий посажен в тюрьму, а несколько прогнаны. В 1849 г. 5 имений взяты в опеку. В 1853 году усилены меры к устранению от проживания в деревнях помещиков, которых обвиняли в злоупотреблениях. Всего в этом году состояло в опеке 193 имения ["Материалы для Истории крепостного права в России". (Извлечения из секретных отчетов Министерства внутренних дел). Берлин, 1872 г.].

Без всякого сомнения, Верховная власть фактически не могла вполне защитить крепостных такими мерами, но принципиально признавала эту защиту своей обязанностью. Поэтому и народ со своей стороны, не находя правды, жаловался лишь на то, что "до Бога высоко, до царя далеко", а надежды на царя никогда не терял.

По мере исполнения той основной миссии, к которой дворянство было призвано, т. е. по мере успехов просвещения России, исключительные права дворянства и тяжкие обязанности крепостных крестьян начинали всем казаться все более отжившими, стали представляться уже не государственной необходимостью, а злоупотреблением.

Эта мысль разделялась даже самим дворянством, т. е. его лучшей частью, той, которая именно и исполняла историческую миссию Петербургского периода.

Увижу ль я народ неугнетенный
И рабство, павшее по манию царя?[100]

Эта мечта Пушкина была мечтой всей лучшей части дворянства, которая в XIX веке совершила огромный подвиг: установила высокое понятые о личности человека, указала человека в крестьянине и тем подорвала всякую нравственную возможность дальнейшего существования крепостного бесправия.

Вся лучшая литература наша представляет сплошной документ этого подвига дворянства.

Верховная власть вполне стояла на той же точке зрения. Екатерининской наказ осуждал "рабство крестьян". Александр I старался его уничтожить, Николай I всю жизнь подготавливал практические к этому средства. Если крепостное право пережило у нас на сто лет манифест о вольности дворянства, то причины этого составляла крайняя трудность разрубить гордиев узел крепостничества, столь сильно завязавшийся за ХУШ столетие. Население страны казалось правительству слишком неразвитым для того, чтобы управление государства могло обойтись без дворянства, а дворянство почерпало средства к своей государственно-культурной роли только из крепостного права. Отсюда колебания власти и даже лучших людей дворянства. Масса дворянства с естественным сословным эгоизмом и не хотела отказаться от выгодного положения, созданного для нее Историей. В отношении же крестьян в правительстве жила вечная боязнь, как бы всякий шаг к освобождению их не превратился вместо разумной реформы в кровавую Пугачевщину.

Насколько справедливы были эти опасения - вопрос иной. Насколько они раздувались всем множеством людей лично заинтересованных в возможно долгом сохранении выгодного для них строя - это опять вопрос иной. Понятно, что все это было. Должно еще прибавить, что сам факт дворянского представительства за всю нацию отрезал Верховную власть от народа и мешал ей понимать его истинное положение и настроение. Но при всем том несомненно, что Верховная власть все XIX столетие подготавливала уничтожение крепостного права, а временность этого учреждения сознавала и раньше.

Сознавали это и дворяне, и сами крепостные крестьяне. Посошков говорил это еще при Петре. Никогда крестьяне не теряли уверенности, что царь есть также и их царь, общий, всенародный, а не дворянский [Случайные выражения, как Екатерины II, назвавшей себя "Казанской помещицей", или Николая I ("первый дворянин"), нельзя, конечно, брать в серьезный счет].

В общей сложности нельзя не признать несомненного исторического факта, что за Петербургский период, несмотря на бюрократические тенденции управительной системы и феодальные тенденции социального строя, а быть может, отчасти по самой идейной противоположности этих двух строев, самодержавный идеал не был подорван в сознании нации, т. е. ни у царя, ни у народа.

С сознанием верховенства царской власти Россия вступила при Петре в тяжкий период своего ученичества, и с тем же сознанием вышла при Александре II к жизни самостоятельной культурной страны... Таким моментом по крайней мере казался 1861 год, год одного из величайших подвигов царского самодержавия.

Если можно ставить даты великим историческим периодам в жизни нации, то 1861 год ставил точку Петербургскому периоду. Самодержавие отменило то закрепощение России, которое оно же когда-то сочло необходимым для спасения нации. С падением этого последнего остатка общего закрепощения перед Россией открылся некоторый новый период устроения. Можно было вести устроение на тех или иных началах, хорошо или плохо, но приходилось давать новый строй. С этого момента Россия вступила в современный период, в котором и по настоящее время находится.

Наверх

Вернуться к оглавлению

Далее  

Тихомиров Л.А. Монархическая государственность